Джон Грин - Ошибки наших звезд[любительский перевод]
— Так что, я могу отправить тебе порно-рассказ, и ты заставишь старого немца читать его тебе?
— Точно, — сказал Айзек. — Хотя мама до сих пор помогает мне с ней, так что подожди с немецкой порнухой на неделю или две.
— Она что, даже не отправила тебе смску, чтобы спросить, как ты? — спросила я. Меня это ударило, как необъятная несправедливость.
— Полная тишина в эфире, — сказал Айзек.
— Фигня какая-то, — сказала я.
— Я перестал об этом думать. У меня нет времени на девушку. У меня типа круглосуточная работа — Научись как быть слепым.
Гас медленно отвернулся от нас, уставившись через окно на задний двор. С закрытыми глазами.
Айзек спросил, как у меня дела, и я сказала, что хорошо, а он рассказал мне, что в Группе поддержки появилась новая девчонка с сексуальным голосом, и я нужна была ему, чтобы сказать, действительно ли она привлекательна. Затем Август вдруг произнес из ниоткуда:
— Нельзя просто перестать контачить с бывшим парнем после того, как ему глаза из его гребаной башки вырезали.
— Только один… — начал Айзек.
— Хейзел Грейс, у тебя найдется четыре доллара? — спросил Гас.
— Хм, — сказала я. — Ну, да.
— Отлично. Найди мою ногу под кофейным столиком, — сказал он. Гас рывком сел и быстро подобрался к краю дивана. Я протянула ему протез, он, как в замедленной съемке, прикрепил его.
Я помогла ему встать, а затем протянула руку Айзеку, чтобы провести его мимо мебели, которая вдруг показалась мне назойливой, и вдруг поняла, что в первый раз за много лет я являюсь самым здоровым человеком в комнате.
Я повела машину. Август сел спереди, Айзек сзади. Мы остановились у супермаркета, где, по инструкции Августа, я купила дюжину яиц, пока они с Айзеком ждали в машине. А затем Айзек по памяти довел нас до дома Моники, агрессивно чистого двухэтажного дома возле Еврейского центра. Ее ярко-зеленый Понтиак Firebird девяностых годов на толстых колесах стоял на подъезде к дому.
— Он там? — спросил Айзек, когда почувствовал, что мы скоро остановимся.
— О, он там, — сказал Август. — Знаешь, Айзек, на что он похож? На все наши глупые и бессмысленные надежды.
— А она внутри?
Гас медленно повернул голову, чтобы посмотреть на Айзека.
— Кому какая разница, где она? Речь не о ней. Речь о тебе.
Гас сжал грохотку с яйцами на своих коленях, затем открыл дверь и вытащил ноги на улицу. Он открыл дверь Айзеку, и я смотрела в зеркало заднего вида, как Август помогал Айзеку выйти, они оба опирались на ослабевающие плечи друг друга, как сложенные в молитве руки, ладони которых никак не могут встретиться.
Я опустила стекло и смотрела из машины, потому что вандализм заставлял меня нервничать. Они на пару шагов подошли к машине, затем Гас открыл грохотку и протянул Айзеку яйцо. Айзек бросил его, промазав мимо машины на добрых десять метров.
— Немного левее, — сказал Гас.
— Мой бросок был немного левее, или мне нужно целиться немного левее?
— Целься левее. — Айзек повернул плечи как на шарнирах. — Левее, — сказал Гас. Айзек повернулся еще. — Да, отлично. И кидай с силой. — Гас протянул ему другое яйцо, и Айзек бросил его. Яйцо пролетело по дуге над машиной и разбилось о наклонную крышу дома. — В яблочко! — сказал Гас.
— Правда что-ли? — восторженно спросил Айзек.
— Нет, ты метров на пять выше машины бросил. Просто кидай с силой, но низко. И немного правее, чем в прошлый раз. — Айзек потянулся и сам нащупал яйцо в грохотке, которую Гас прижимал к груди. Он бросил его и попал в габаритный огонь. — Да! — сказал Гас. — Да! ГАБАРИТЫ!
Айзек потянулся за следующим яйцом, промазал далеко вправо, затем за другим, промазал ниже, и еще одним, попав в заднее стекло. После этого он втемяшил три подряд в багажник.
— Хейзел Грейс, — крикнул мне Гас. — Сними это, чтобы Айзек увидел фото, когда изобретут роботизированные глаза.
Я подтянула себя вверх, так что теперь я сидела на спущенном стекле, опираясь локтями на крышу машины, и сняла все на свой телефон: Августа, незажженную сигарету у него во рту, его обалденную кривоватую улыбку, почти пустую розовую грохотку с яйцами, которую он держал над головой. Его другая рука лежит на плечах Айзека, чьи темные очки повернуты не совсем в сторону камеры. За ними яичные желтки стекают по заднему стеклу и бамперу зеленого Понтиака. А за всем этим открывающаяся дверь.
— Что, — спросила женщина средних лет через секунду после того, как я сделала фото, — черт возьми… — и потом замолчала.
— Мэм, — сказал Август, кивая ей, — машина вашей дочери только что была заслуженно забросана яйцами слепым человеком. Пожалуйста, закройте дверь и вернитесь обратно в дом, или мы вынуждены будем позвонить в полицию. — Через секундное колебание мама Моники закрыла дверь и исчезла. Айзек быстро бросил последние три яйца одно за другим, и затем Гас проводил его обратно в машину.
— Видишь, Айзек, если ты просто заберешь — мы подходим к бортику — у них чувство законности, если ты перевернешь его с ног на голову так, чтобы они чувствовали себя преступниками за то, что смотрят — еще пару шагов, — как их машину забрасывают яйцами, они смутятся, испугаются и забеспокоятся, и просто вернутся к своим — ты найдешь дверную ручку прямо перед собой — тихим и безнадежным жизням. — Гас обошел машину и устроился на переднем сиденье. Двери закрылись, и я с ревом стартанула, проехав добрую сотню метров, пока не поняла, что направлялась в тупиковую улицу. Я развернулась и быстро пронеслась мимо дома Моники.
Я не сделала больше ни одной его фотографии.
Глава пятнадцатая
Через пару дней, дома у Гаса, его родители, и мои родители, и Гас, и я, все уместились за обеденным столом, вкушая фаршированные перцы за скатертью, которой, согласно папе Гаса, последний раз пользовались в прошлом веке.
Мой папа: «Эмили, это ризотто…»
Моя мама: «Оно великолепно».
Мама Гаса: «О, спасибо. Я буду рада дать вам рецепт».
Гас, пережевывая кусок: «Знаете, основной вкус, который я ощущаю, совсем не Оранжи».
Я: «Отличное замечание, Гас. Эта еда, хотя и аппетитная, на вкус совсем не Оранжи».
Моя мама: «Хейзел».
Гас: «На вкус как…»
Я: «Еда».
Гас: «Да, точно. На вкус как еда, отлично приготовленная. Но она не похожа на, как бы мне деликатно выразиться…?»
Я: «Она не похожа на то, как будто бы Сам Бог приготовил рай в серии из пяти блюд, которые поданы тебе в сопровождении нескольких светящихся шаров ферментированной, пузырящейся плазмы, пока настоящие и образные цветочные лепестки качаются на поверхности канала, возле которого стоит твой столик».
Гас: «Отлично сказано».
Папа Гаса: «Наши дети — странные».
Мой папа: «Отлично сказано».
Через неделю после этого обеда Гас попал в отделение скорой помощи с болью в груди, и его оставили на ночь, так что на следующее утро я поехала в Мемориал и навестила его на четвертом этаже. Я не была в Мемориале с тех пор, как навещала Айзека. Тут не было клоунски ярких крашеных стен или картинок с собачками за рулем автомобилей, которые можно было увидеть в детской больнице, но абсолютная стерильность этого места заставила меня почувствовать ностальгию по счастливой детской херне, к которой я привыкла. Мемориал был таким утилитарным. Это был склад. Прематорий.
Когда двери лифта открылись на четвертом этаже, я увидела маму Гаса, меряющую шагами комнату ожидания, с телефоном у уха. Она быстро повесила трубку, обняла меня и предложила взять мою тележку.
— Я в порядке, — сказала я. — Как Гас?
— У него была трудная ночь, Хейзел, — сказала она. — Его сердцу слишком тяжело. Ему нужно сократить активность. Будет сидеть в инвалидном кресле, когда выйдет. Ему назначили какой-то новый препарат, который лучше будет справляться с болью. Его сестры только что вошли.
— Хорошо, — сказала я. Могу я его увидеть?
Она положила мне на плечи руку и сжала меня. Это было неуютно.
— Ты знаешь, что мы любим тебя, Хейзел, но сейчас нам нужно быть семьей. Гас согласился с этим. Хорошо?
— Хорошо, — сказала я.
— Я скажу ему, что ты заходила.
— Хорошо, — сказала я. — Думаю, я просто почитаю здесь немного.
Она пошла дальше по коридору, туда, где он лежал. Я ее понимала, но я все еще скучала по нему, все еще думала, что я могу упустить последний шанс увидеть его, попрощаться или что-то вроде того. Комната ожидания была вся покрыта коричневым ковром и заполнена коричневыми тканевыми креслами. Минуту я сидела в кресле для двоих, держа тележку с кислородом одной ногой. На мне были конверсы и моя футболка Ceci n’est pas une pipe, та же одежда, которую я надела две недели назад поздним вечером Диаграмм, и он этого не увидит. Я начала пролистывать фотографии на телефоне, обратный отсчет последних нескольких месяцев, начиная со снимка с ним и Айзеком у дома Моники и заканчивая первой фотографией Августа, которую я сделала по пути на Клевые кости. Казалось, будто это было вечность назад, будто у нас было это краткое, но все еще бесконечное навсегда. Некоторые бесконечности больше, чем другие.
